Александр Левинтов: Сегодня в театре Женовача смотрел "Брат Иван Федорович" по Достоевскому. Спектакль откровенно не удался, но там, в темном зале, я вспомнил как писал Достоевский "Братьев Карамазовых" в Старой Русе: он начинал писать, после одиннадцати вечера, когда все утихали и засыпали, садился за свой крошечный столик, лицом даже не в стену, в простенок, неподалеку -- узенький диванчик, на который он ложился, утомленный, чтобы хоть немного отдохнуть. Писал он до одиннадцати утра, потом в изнеможении засыпал, минуя жизнь семьи и дома до вечера. Писал он ужасным, мелким, неразборчивым почерком, не на полях. а прямо в тексте рисуя то чертей, то еще что-нибудь маловразумительное. Это был его последний роман и он знал это и потому писал так, будто всё уже знал. Нет. он знал уже всё безо всякого "будто". За день жена переписывала набело написанное ночью, он опять всё это коверкал и исправлял и писал дальше, глядя в пустой простенок: слева окно, в котором ни зги, справа -- угол и опять такая же пустая стена. Всё это пустое не загораживало ему видеть мир, создаваемый им, но с топографической точностью существующий за окном, всего в километре от него: дом Грушеньки, гостинница, где жил Иван, кабак в Мокром, монастырь, весь этот придуманный им Скотопрогоньевск во всей его слякоти, сугробности, мерзости. И то, что происходило в романе, и то, что шевелилось в жизни были для него онтологией, слиянием его мысли и реальности.
