Для одних мир сотворен, уже сотворен и осталось только ждать конца света, Страшного Суда и окончательного решения судеб мира сего. Свет был включен – и перед уходом должен быть выключен.
Онтология этих людей предметна – мир загроможден ничего не говорящими предметами, прекрасными или ужасными, но не раскрывающими себя, своей сущности.
И самому себе человек непознаваем, а чужая душа и вовсе потёмки, неисповедимы пути Господни – и вообще мир создан и теперь кувыркается в метаморфозах, не имея ничего нового.
Но есть и вещие люди – те, кто своими вопрошаниями к предметам будят их и заставляют вещать, превращаться в вещи, в реальности (ρὲα по-гречески – «вещь») и общую, онтологическую реальность.
Предметы начинают говорить, вещать по устройству мира, который всегда только открывается, творится, создается – это дарит надежду встречи человека с Богом. Он открывается только тому, кто хочет войти в него.
Вещи, в отличие от предметов, существуют только в онтологическом презенсе, в естии=истине и в этом смысле не имеют ни истории, ни будущего. Особенность этого презенса заключается в том, что он всегда несовершенного вида, он всегда – путь, а не стоячее утверждение истины.
Для греков их боги были осколками и фрагментами истины, которые могли являться людям, неся и совершенство истинности и ущербность своей осколочности и фрагментарности.
Богам позволено любить людей, помогать им, наказывать их, всё, что угодно, но запрещено убивать людей – мир может оказаться из-за этого недооткрытым.
Из всех возможных вопросов:
- почему
- зачем
- и отчего
говорят вещи?
осмысленен и уместен только последний, потому что они говорят не по причине или по какому-либо закону (не почему) и не по цели, бесцельно, ни зачем.
Тут, возможно, совсем другая связь.
«Отчего?» – это взывание к более глубинным причинам, к первоосновам, подспудным смыслам и неявным связям. И одновременно «отчего?» – поэтическая форма взывания, более душевная, нерациональная и нерационалистическая. «Отчего?» – онтологический вопрос, вопрос не из логики и не требующий логического отклика, отзыва, ответа. Более того, «отчего?» обычно и не требует ответа, но призывает к примолканию, к феноменологическому эпохэ.
«Отчего заговорили вещи» можно считать не вопросом, а некоторой констатацией, репликой, возникшей не в диалоге, а в ходе одинокого размышления о природе мира и конгруэнтного ему человека, или правильнее – о природе человека и конгруэнтного ему мира.
