Онтология судеб
Каждый из нас несет на себе разные культуры: национальную (этническую) культуру, профессиональную, конфессиональную, семейную, культуру места (москвичи культурно отличаются от ленинградцев, жители Измайлова в Москве культурно контрастны арбатским и прочим центровым), культуру эпохи (старшее поколение продолжает соблюдать нормы советской культуры, младшие генерации продолжают не соблюдать никакие нормы). И в культурном самоопределении нам приходится либо перечислять свои культурные принадлежности, либо выставлять приоритеты.
Принципиально то же самое происходит и с судьбами людей: каждый из нас есть совокупность разных судеб, независимо от того. Верим мы в эти судьбы или судьбу вообще, знаем ли мы свои судьбы.
Когда мы говорим о слепоте и жестокости судьбы, мы сильно лукавим – это мы сами слепы и жестоки относительно своей судьбы: либо сознательно и нарочно жмуримся, либо просто невежественны.
Восстановить контексты и структуры культур в себе и своей жизни можно, хотя это и довольно утомительное рефлексивное занятие. Восстановление судеб гораздо сложнее – нас когда-то, в 20-30 годы прошлого пошлого века специально превратили в сволочей, в сволоченных из разных мест в разные места, чтобы лишить нас корней, чтобы сделать из нас пролетариев, неимущих – ничего, на главное, судеб.
Судьба дается человеку как награда или как наказание. В первом случае мы называем ее фортуной, фартом, удачей, счастьем, во втором – роком, фатумом, юдолью, несчастьем (=нищетой). Есть и третий случай, когда судьба не окрашена никакими позитивно-негативными коннотациями и несет на себе иное, не наградное и не наказательное, содержание: участь, поприще, призвание, предназначение, жизненный путь – как правило, это то, что мы выбираем сами или что приписываем себе.
Как и в случае с культурой, причисление себя к той или иной судьбе – процесс самоопределения. Мы можем говорить о себе как о личности, единственной, уникальной и неповторимой, наделенной единственной, уникальной и неповторимой судьбой. Мы можем говорить о некоторой родовой принадлежности и, следовательно, о том, что на «на роду написано»: это не только и не столько генетическая наследственность, болезни и патологии, сколько довлеющие над нашим родом проклятья и заклятья, грядущие сквозь нас от прошедших генераций к грядущим. Наконец, если допустить возможность реинкарнации души, то и душа наделена судьбой, зависящей от предыдущих инкарнаций. Но если у души – своя судьба, то у нее должна быть и воля – иначе наказание или награда теряют свой смысл.
Наше Я в культуре полифонично, оно полифонично, композитно и в судьбе, при этом анализировать, раскладывать по полочкам свой культурный или судьбенный композит можно весьма условно – он слитен и к тому же в очень малой мере «наш» – это мы сами принадлежим ему, а не он нам.
Всё это может быть представлено матрицей судьбы, которую можно содержательно наполнить:
| субъект судьбы | судьба-награда | судьба-наказание | нейтральная судьба |
| жизнь | праздник | испытание | звено эволюции |
| личность | талант, счастье, фарт, удача, фортуна | рок | призвание |
| род | плеяда | проклятье, Каинова печать | династия |
| душа | зрелость | молодость (незрелость) | карма |
| ... | ... | ... | ... |
Жизнь, данная в награду – праздник, чтобы с человеком не происходило. Такая жизнь окрашена любовью т неисчерпаемостью, а потому жадностью и всеядностью жизни. И каждый миг, и каждый год жизни – дар, бесценный дар, совершенно бескорыстный дар, потому что ничем за такую жизнь не платишь, даже смертью не платишь, которая сама по себе – тоже дар.
Но у жизни есть и другая судьба – испытание: «Жизнь прожить нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Автор этой идеи и его герой, прототипом которого был сам автор, прожили короткую и мучительную жизнь, мучительно зряшную. Махать шашкой, убивать себе подобных, строить узкоколейки, каждый шаг свой сверять с генеральной линией, быть рабом бредовых идеалов, отвергать любовь ради дисциплины – тяжкое испытание.
«Что такое каторга?» – спросил я, еще дошкольник, у своей мамы. «Тяжкий и совершенно напрасный труд» – ответила она, не задумываясь. Жизнь многих миллионов и миллиардов людей за всю историю человечества – унылое каторжное испытание, никому ненужное, бессмысленное и жестокое.
Жизнь биоидна, прежде всего. И потому ее судьба – быть звеном эволюции: родиться, родить (или нарожать) и умереть.
В Америке одна студентка после полугода изучения русского языка, написала эссе «Жизнь и творчество Достоевского». Она нарисовала вертикаль, внизу которой поставила 1821, а вверху – 1881. Слева от этой вертикали – события жизни Федора Михайловича, а справа – даты написания важнейших произведений писателя. Всё эссе заключалось в одной фразе: «творчество Достоевского не имеет ничего общего с его жизнью».
Всё, что даётся личности судьбою – es gibt – «дано» во всей неопределенности естественного, внешнего, целокупного, того, что в философии обсуждается как Gegnet, гегнет. Гегнет – это даже не среда, нечто переменчивое, изменчивое и изменяемое нами. Гегнет дается как данность, с которой не поспоришь и из которой не выйдешь и не вырвешься, даже если обстоятельства превратят нищего в принца, Золушку в принцессу, а шпиона в президента.
Гегнет проявляет себя в призвании, где данность вступает в унисон с нашей волей. Талант нам дан – но его надо найти в себе. Зов Бога, даже громоподобный и требовательный – надо услышать и внятно понять. И встать и пойти за ним. И не уклоняться в маловерии в себя и свой талант. Мы все – Лазари. Бог в состоянии воскресить нас (и Он это делает с каждым из нас), но встать, забрать свою постель и пойти – должны мы сами. Призвание неисчерпаемо – на следование ему и дана нам жизнь. И чем бы жизнь ни кончилась – призвание должно исполняться как долг.
В отличие от предназначения.
Исполнил свое предназначение – и ты свободен от него. Так престарелый Симеон, символизируя собой неискупленную ветхозаветность, дожидается в Иерусалимском Храме сорокадневного младенца Иисуса, носителя Нового завета – и тем исполняет своё предназначение, после чего тихо и радостно отходит с миром. Предназначение всегда символично. Вот пример: Моисей выводил свой народ из Египта в землю Обетованную 40 лет, а Святое семейство свершило этот же, но не one way, а round trip всего за сорок дней, в которые уместилась и мучительная смерть «второго фараона», Ирода Великого. Ветхий и Новый Заветы полны этими двойными символами, символическими фигурами и действиями.
Мы томимся своим предназначением и обычно та и умираем, не зная, исполнили ли его и в чем, собственно, оно состояло. Ведь, может, мы были нужны только для продолжения его рода и трансляции наград либо наказаний своего рода, либо династической трансляции.
Талант – увесистый и долговечный дар; счастье, удача, фортуна, фарт – эфемеры, летучие и эфирно невесомые, порою даже не замечаемые нами: пролетел за спиной, мимо нас кирпич с крыши, а мы и не заметили своей удачи. Впрочем, мы и неудачу не успели бы заметить...
Еще увесистей и зримей рок, сгибающий наши плечи и нашу волю. Рокот и рок – слова неродственные, этимологически несвязанные, но очень созвучные. Рок рокочет нам своими предзнаменованиями, зарницами неизбежного – еще не знаем, что нам несут и чем грозят рокочущие зарницы, но знаем – грядет нечто, от чего не увернуться. Древние греки особо остро чувствовали рок – и создали на идее рока трагедию как жанр. Рок довлел над Атридами и царем Эдипом, Гераклом и Зевсом, Ахиллом и Орфеем.
Рок перерос наши личности и теперь висит над нами как нацией и народом – добезобразничались. И жалки и смешны потуги что-то поправить, изменить, улучшить: покойнику марафет наводят для остающихся и провожающих – не для него. Этот рок – уже не рок, а родовое проклятье.
Награда рода – плеяда выдающихся личностей, прославляющих его. У нас это – дворянские и купеческие роды: Толстые, Голицыны, Обленские, Нарышкины и многие другие, исполненные благородства, отваги и преданности; Морозовы, Рябушинские, Бахрушины, Мамонтовы, Сватеевы и другие, давшие образцы предприимчивости, честности и благотворительности. Плеядой лучших людей рода гордятся, стараются подражать, боятся запятнать своим беспутством и никчемностью. Не хронологической историей и ветвистостью рода надо дорожить, но плодами с этого родового древа, лучшими плодами, блистательной плеядой.
Бог и природа милостивы – проклятья рода выражаются чаще всего в его прекращении и угасании. Быть последним или последней в роду (Эпикаста, дочь Авгия, семья Николая II) – печальная участь и судьба, но всегда – справедливая – может, самая справедливая в этом обуреваемом несправедливостью мире. И мы забываем, не помним и не знаем эти проклятые и пресекшиеся роды...
Особая тема – династичность рода.
В моем роду учителя – всего в двух поколениях, но просветители и образователи – с прапрадеда. И себя я вижу просветителем, а не преподавателем или учителем, хотя и учительствую и преподаю.
Династичность – наследственное, но не генетическое, а скорее по семейной, родовой культуре. В наши, не самые чистые дни, династичность часто формируется искусственно: дети киноактеров, пусть и бездарные, но идут в театральные и киновузы, дети адвокатов – на юрфаки, дети врачей – в медицинские, и только сукины дети становятся кобелями, министрами и губернаторами.
Странствия души – особые странствия. Они могут быть бесцельными блужданиями – у незрячих, слабых, безвольных душ, перерождениями, коптскими вверганиями души в плоть до тех пор, пока она, душа, не пройдет путь совершенства по бесконечным хождениям по мукам – и вот тогда прекратятся возвращения на землю, и душа окончательно растворится в блаженстве и вечном покое Духа.
Коптские воззрения и близки и противоположны буддистским. И там и там бесконечность превращений, и там и там «гуны вращаются в гунах», и там и там карма обрывается совершенством, но у коптов дается one way ticket и нет эволюционных петель, а буддизм допускает инверсию инкарнаций – и за грехи и злодеяния душа может возродиться уже не в человеке, а в звере или даже бессловесном растении.
Двадцатый век вошел в историю человечества как самый душегубский. Две мировые войны унесли, не считая прочих войн и ГУЛАГов, несколько сотен миллионов жизней. Душевно-духовный баланс был явно нарушен – чтобы наделять душами новых людей, жадно, миллиардами врывающимися в жизнь, пришлось мобилизовывать душевный материал животных, а, так как и этих уничтожалось и уничтожается в несметных количествах, то рекрутировать и души зверей, простейших, может быть, даже растений, если и они одушевленны.
И эти молодые, звериные души в людях, неопытные, незрелые, падкие, неразумные и невразумительные, лишь слегка гуманизированные, теперь доминируют в обществе, поражая своей непредсказуемостью. Они – наказание себе и миру за грехи и преступления мира.
Души зрелые, старые, ветхие кротки и мудры. Они смотрят на нас из глаз малышей и детей, умиляя и успокаивая нас: «всё будет хорошо, как бы мало нас ни было».
Решающим в судьбе души (а душа – христианка, ведь это кто-то очень правильно подметил) является ее воля. И воля души – совесть. Она толкает душу к совершенству.
Душа обливается стыдом и кровью – ежедневно. И если ленится это делать – черствеет. Вот почему во всех религиях молитвы и бдения души ежедневны, многократны и постоянны.
Та строчка, что в матрице идет последней и отмечена многоточиями, на самом деле, возможно, множество строк. Например, мы все – осколки и мельчайшие фрагменты Космического Разума, а потому наше мышление, наше табло сознания, возможно, имеет свою судьбу, свои награды и проклятья, свои назначения – в мире идей. Но – кто знает, сколько там еще строк и миров?
