Полный текст ссылка :
«Методологические проблемы терминологической работы»
Языковедение — инженерия и наука 71
Логика — конструктивно-нормативная и исследовательская дисциплина 76
Языковедение — инженерия и наука1
То, что сегодня называется языковедением, объединяет массу различных деятельностей — «практических», «инженерно-конструктивных», «методологических» и собственно «научных». Ядро и основной стержень языковедения составляет инженерно-конструктивная деятельность, направленная на создание средств и норм речемыслительной деятельности — того, что в самом широком смысле слова может быть названо «языком». В зависимости от того, на какую именно речемыслительную деятельность — построение речевых цепочек, понимание текстов, перевод с одного языка на другой и т.п. — ориентирована работа языковедов, строятся разные системы средств и норм. Они организуются в целостности и фиксируются в разных формах; одной из них являются грамматики языка. Таким образом, грамматики лишь косвенным образом и вторично являются знаниями, а по своей основной функции, как мы уже сказали, это — форма, в которой существуют сам «язык», средства и нормы речемыслительной деятельности.
Однако, несмотря на то, что в основных своих частях языковедение всегда было и сейчас остается работой, связанной с конструированием норм и средств речемыслительной деятельности, оно рассматривается, благодаря господству естественнонаучной идеологии, как наука по преимуществу, и это приводит к массе недоразумений.
Неправильная оценка характера языковедческой деятельности и неправильное представление о ее продуктах создают принципиально неправильное представление также и об объекте языковедческих научных исследований. С одной стороны, сами системы норм и средств, выраженные в грамматиках языка, рассматриваются нередко как знания (которым соответствует выраженный в них идеальный объект — язык), а с другой стороны, эти нормы и средства (может быть, из-за своего явно искусственного характера) не включаются в состав объекта языкознания, образующими его считаются одни лишь тексты речи.
Другой принципиальной ошибкой, возникающей по тем же причинам, являются попытки строить языкознание по образцам и канонам естественных наук.
Раньше было хорошо известно, что лингвистика, даже в тех случаях, когда речь идет не о грамматиках языка, а о знаниях, обслуживающих построение этих грамматик, отличается от естественных наук. Это был принцип, полученный языкознанием и всеми другими гуманитарными науками из большого и трудного опыта аналитических разработок; можно сказать, что он был достаточно выстрадан языкознанием. Поэтому лингвистика, как и все другие гуманитарные науки, искала свои собственные образцы знаний, как практико-методических и конструктивно-технических, так и собственно научных. Именно в этом плане мы должны рассматривать дискуссии о границах естественнонаучного образования понятий и о различии «естественного» и исторического знаний, которые были особенно острыми в конце прошлого и начале нынешнего столетия и продолжаются сейчас. Но как бы ни поворачивались сами дискуссии, различие естественнонаучных и гуманитарно-исторических знаний было аксиомой. А сегодня почему-то все хотят — и это в полной мере относится к современным лингвистам, — чтобы работа по созданию нормативных систем и получению непосредственно обслуживающих их знаний обязательно была похожа на научное исследование такого типа, какое проводится в физике и химии.
Считается, что если языкознание приблизится к такому идеалу, то оно приобретает достоинства, которых у него раньше не было. На наш взгляд, поставить вопрос таким образом и затвердить такой идеал, это значит принизить лингвистику до уровня естественных наук. Ведь фактически языкознание имеет дело со значительно более сложным объектом, чем химия и физика, и круг его задач значительно шире и многообразнее. Подходить к языкознанию с узкими нормами и образцами естественнонаучного исследования — значит с самого начала закрыть для себя возможность действительного исследования и описания речевой деятельности, а вместе с тем — речи и языка.
В силу этих и ряда других обстоятельств языкознание так и не смогло до конца освоить идею структурного и неоднородного существования своего объекта, по сути дела уже выдвинутую Ф. де Соссюром (см. стр. ), и сделать из этого необходимые методические выводы.
А суть этих выводов, если попытаться выразить их предельно кратко, состоит в том, что исследование такого объекта, каким является речь-язык, строится по принципиально иным канонам, нежели традиционное естественнонаучное исследование, и соответственно этому должна иметь принципиально иное строение вся языковедческая наука в целом.
Чтобы пояснить это положение, воспользуемся простейшей абстрактной иллюстрацией. Представим речь-язык в виде связки «норма-реализация» и рассмотрим, какие «законные» предметы изучения могут быть созданы на ее основе. При самом упрощенном и абстрактном подходе нам придется выделить по меньшей мере пять самостоятельных научных предметов и пять соответствующих им исследовательских позиций (схема 22).
1 Эта тема подробно разобрана нами в статье «Универсалии» (стр. 50-84), и поэтому в начале данного раздела мы коротко, без всякой аргументации повторяем основные положения ее, а затем переходим к обсуждению более узкого вопроса, касающегося множественности возможных предметов языковедческого исследования; здесь наш анализ, остающийся столь же кратким и схематическим, опирается на положения, сформулированные в разделе «Норма и реализация. Форма и материал».
Схема 22
Объектом для первой позиции (мы можем говорить здесь об объектах, так как пользуемся приемом двойного знания) будут ряды речевых цепочек или текстов. Они берутся сами по себе, безотносительно к нормам, но анализируются так и такими средствами, чтобы была обеспечена необходимыми знаниями работа языковеда-инженера, создающего систему языковых средств и норм. Непосредственная связь с практической позицией инженера определяет как предметы исследования, создаваемые в первой исследовательской позиции, так и направления их развертывания, но все они могут быть объединены в одну группу по своей отнесенности к объекту — рядам текстов.
Объектом для второй позиции будут нормы речи, взятые сами по себе, как реально существующие грамматики, репрезентирующие идеальный объект особого типа — «язык».
Объектом для третьей позиции будут нормы речи, т.е. «язык», или часть «языка», но взятые уже не изолированно и самостоятельно, а со стороны их функций в связке «язык-речь». При этом свойства элементов, создаваемые связкой, будут переноситься в виде свойств-функций на материал отдельных элементов.
Объектом для четвертой позиции будет вся связка «язык-речь» как репрезентирующая полный, естественно развивающийся объект. каждый ее элемент будет браться не только по функции, но и в связях, т.е. в структуре и процессах целого.
И, наконец, объектом для пятой позиции служат речевые цепочки, но взятые как функциональные элементы в связке «язык-речь».
Мы сделали лишь самые первые шаги в различении возможных предметов изучения и при этом для упрощения — так как наша цель состояла лишь в иллюстрации основной идеи — отвлеклись от различия средств исследования, которые на деле реально определяют характер и конституирование научных предметов. Но даже этой упрощенной схемы достаточно для того, чтобы обеспечить многие зигзаги на путях развития языкознания. Нетрудно показать, что вся история языкознания была по сути дела историей непрерывных смешений этих предметов, наложений их друг на друга, переноса свойств одного предмета на другие и т.д. и т.п.
Для этого были свои объективные основания, ибо любая единица речеязыковой действительности существует и проявляется дважды: один раз в системе речи, а другой раз — в системе языка. Поэтому лингвист, описывающий грамматики языка и задававший себе в связи с этим вопросы об онтологическом статусе языка, как правило, благодаря неадекватности его методологических и теоретических представлений, отвечая на них, указывал на речь. Он говорил: описанные им элементы языка существуют в цепочках речи. Внешнее правдоподобие и кажущаяся очевидность таких объяснений объективного статуса языка долгое время затрудняли выяснение действительной природы речи, языка и речевой деятельности.
Более того, хотя мы и говорим, что такое объяснение объективного статуса языка — ошибка, непременно нужно добавить: ошибка, очень близкая к правде, ибо все, что зафиксировано и существует в языковых нормах, действительно существует (хотя и в другом виде) также и в речи. И эту особенность вторичного существования в языке того, что уже существует в речи, до сих пор не удавалось правильно описать. Собственно, так и должно было быть, ибо особенность существования языковых норм в их отличии от речевых цепочек и, вместе с тем, в связи с последними можно объяснить только в системе анализа и описания речевой деятельности, причем понимаемой не как индивидуально-психологическое явление, а как объективное культурно-историческое образование.
Достаточно вспомнить все последние дискуссии по методологическим и теоретическим проблемам языковедения за 15 лет. Дискуссия 1957 г. «О соотношении синхронии и исторического изучения языка»; основной тезис А.А.Реформатского и П.С.Кузнецова: язык — это объект, но второго рода. А что это значит — второго рода? Существует он отдельно от речи или нет? Дискуссия 1962 г. «О системности языка»: основные положения выступления Г.С.Клычкова: язык есть понятийный конструкт. А что это значит? Существует ли реально он сам или то, что в нем фиксируется и изображается, и как будет относиться это реально существующее к речевым цепочкам? Дискуссия 1967 г. по теме «Язык как знаковая система особого рода»; основные положения доклада А.А.Уфимцевой: элементы языка — виртуальные знаки. А что это значит — виртуальные знаки? Существуют ли они актуально, на самом деле, как особая и самостоятельная реальность? Виртуальный — это возможный знак. Но существует ли он? На все эти вопросы мы не находим ответов в современной лингвистике и никогда не найдем, если с самого начала и очень определенно не примем идеи множественного существования всех элементов речи-языка, т.е. другими словами, наличие в речи-языке совершенно специфических, неизвестных естественным наукам связей «норма-реализация», «форма-материал», создаваемых человеческой конструктивной деятельностью и определяющих специфический характер знаний об объектах такого рода.
Логика — конструктивно-нормативная и исследовательская дисциплина
Все определения, какими мы характеризовали отношение между речью-мыслью и языком, в полной мере приложимы и к отношению между речью-мыслью и мышлением. То, что мы называем мышлением, — такая же программа для речемыслительной деятельности, такая же система средств и норм, как и язык. Подобно ему она создается инженерно-конструктивным путем для обеспечения речемыслительной деятельности, и соответственно этому сама логическая работа оказывается тогда в истоках своих конструктивно-технической работой, а потом превращается в сложную сферу деятельности, включающую в себя как инженерное конструирование, так и научное исследование. Мы не будем здесь развивать эту тему дальше, ибо надеемся, что читатель без труда перенесет на мышление и логику все, что мы говорили выше по поводу языка и языкознания. Единственный пункт, на котором мы хотим специально остановиться, касается природы и видов тех систем, в которых реально существует мышление.
Чтобы систематически и детально рассмотреть строение разных подсистем мышления, нужно осуществить сложное генетическое выведение, показывающее, как возникают и складываются первые мыслительные нормы и средства речемыслительной деятельности, как они постепенно вбирают в себя все новые и все более разнообразные элементы, как затем эти элементы организуются в сложные системы и порождают вторичные системы норм и средств. Эта работа сейчас начата и проводится довольно интенсивно1, но широта и объем самой задачи не позволяют надеяться получить уже в ближайшее время достаточно полные и практически значимые результаты для всех исторических периодов и всех уровней современного мышления. Поэтому пока во многих случаях приходится прибегать к знаниям другого типа — описывающим систему мышления эмпирически и в разных аспектах.
Такие аспекты задаются формально-логическим, семиотическим, гносеологическим и другими подходами. Система мышления и их фрагменты выступают при этом либо как «языки науки» и формализованные языковые системы, либо как знания и системы знаний, либо как понятия и «предметы мысли», либо, наконец, как «машины», на которых работает человек, и знаково-знаниевые «организмы». В зависимости от того, в каком из названных аспектов рассматривается мышление, в нем выделяются в качестве отдельных единиц и элементов алгоритмы-предписания, описания фактов, модели и онтологические схемы, научные знания, оперативные системы математики, предложения и умозаключения, высказывания, наконец, гносеологические и логические знания, выступающие в роли норм по отношению к научным и всяким другим знаниям. Детальный и подробный анализ всех этих единиц и соответствующих им форм логических знаний представляет исключительно интересную и важную задачу, в особенности важную, если мы хотим понять природу и возможные формы терминологической работы.
Не имея возможности обсуждать здесь все эти вопросы, мы выделим и рассмотрим более подробно только один из них — условия и механизмы переориентации исследовательской работы на парадигматические системы.
Отношение между синтагматическими и парадигматическими системами как предмет деятельности
Предположим, что уже сложились или выработаны определенные средства речемыслительной деятельности. Предположим также, что какой-то индивид осуществляет речемыслительную деятельность, в ходе которой он, с одной стороны, описывает некоторую объективную ситуацию, в которой он находится, с другой стороны, строит сообщения, направленные другим индивидам, и при этом комбинирует и использует какой-то набор языковых и мыслительных норм и средств.
Какими бы развитыми ни были используемые им средства, обязательно должны существовать такие ситуации, в которых этот индивид в созданной им знаковой цепочке сообщений выразит какие-то новые особенности ситуации и соответственно построит какие-то новые знаковые структуры. По отношению к тем средствам, которыми он пользовался, это будут лишь новые комбинации старых элементов. Но одновременно такая комбинация или знаковая структура сама может оказаться мощным и эффективным средством такой речемыслительной деятельности, которая не могла быть построена или осуществлена на базе одних лишь старых средств. В принципе это неудивительно, так как вновь созданная структура имеет новую форму и несет в себе новое содержание. Но пока эта структура остается элементом синтагматической системы, непосредственно связанной с единичным объектом, ее очень трудно использовать в качестве средства для новой деятельности. Чтобы реально стать средством для новой деятельности, эта структура еще должна быть представлена как средство, а для этого она должна быть извлечена из синтагматических систем и, образно говоря, «переброшена» в парадигматическую систему.
Эту работу может осуществлять, в частности, и тот индивид, который строил исходную деятельность и создал новообразование в выражающих ее текстах, но все равно это будет уже новая деятельность, а сам он будет выступать в другой роли, ибо объектом его деятельности станет уже принципиально иная структура, нежели та, с которой он работал в исходной ситуации. Чтобы извлечь из синтагматических систем новые средства, т.е. какие-то знания или понятия, включаемые в систему парадигматики, нужно к самой парадигматике относиться как к объекту деятельности и при этом все время соотносить старые, уже имевшиеся средства с теми новыми, которые могут быть извлечены в качестве новообразования из новых синтагматических систем. Другими словами, необходимым компонентом работы по созданию парадигматических систем является соотнесение разных элементов парадигматики друг с другом и подгонка их друг к другу в процессе организации из них одной общей системы. Мы особенно подчеркиваем этот момент, так как он крайне важен для понимания некоторых общих механизмов терминологической работы.
Из всего изложенного должно быть очевидно, что индивид, строящий парадигматическую систему норм и средств речемыслительной деятельности, должен пользоваться в ходе нее специальными средствами; эти средства сами меняются в ходе исторического развития мышления. Сначала они ориентированы непосредственно на частную последующую деятельность, в которой вновь выделяемые средства будут использоваться, но потом, когда все большее значение приобретает систематичность средств, эта ориентация меняется: главными становятся некоторые формальные принципы построения систем парадигматики, удовлетворяющие широкому кругу использований их элементов в разнообразных деятельностях. Это тоже важно отметить, так как именно здесь и в контексте решения подобных задач появляется и развертывается терминологическая работа.
Сначала появление новых элементов парадигматики и развитие парадигматических систем целиком и полностью определяются темпами появления новообразований в синтагматических системах и возможностями использования этих новообразований в каких-то деятельностях. Но затем, по мере того как выделяются и оформляются нормы и средства построения парадигматических систем, по мере того как они становятся все более разносторонними и полными, работа по созданию самих парадигм становится все более независимой от работы по построению синтагматических систем. Если, к примеру, удается уловить некоторые принципы и тенденции развития парадигматических систем, то на основе их можно строить парадигматические системы, совершенно не обращаясь к работе по созданию соответствующих им синтагматических систем. Благодаря этому работа по построению систем мышления с какого-то момента отделяется от работы по содержательному описанию объектов и ситуации деятельности. Именно таким образом развертываются все математические и формальные гипотетико-дедуктивные теории.
К этому надо добавить, что парадигматические системы сами, как известно, выражаются в знаковых формах, в них транслируются от поколения к поколению и в них же передаются от одного человека к другому в процессах общения. Это значит, что по своему материальному оформлению — и на это мы уже указывали выше — парадигматические системы ничем не отличаются от синтагматических систем. Они не только могут рассматриваться как синтагматические системы, но и реально, на самом деле, могут становиться ими. Поэтому по отношению к ним будет справедливым все то, что мы говорили выше по поводу исходных синтагм: и над ними точно так же будут надстраиваться новые системы средств и новые системы нормирования, как языковые, так и мыслительные.
Некоторые механизмы развития систем знаний и знаков
Резюмируя сказанное выше, мы можем утверждать, что любая, в принципе, система знаний и знаков может и должна рассматриваться в двойной системе отношений. С одной стороны — как парадигматическая система средств по отношению к определенным синтагматическим системам, описывающим некоторые объекты и ситуации деятельности. С другой стороны — как синтагматическая система, обеспечиваемая специальными средствами и управляемая определенными нормами, т.е. как система, над которой надстраивается еще одна или несколько специальных парадигматических систем. Существенно, что в каждом из этих планов системы знаний и знаков должны рассматриваться по-особому: синтагматические системы имеют одни закономерности и механизмы развития, а парадигматические системы — другие. Таким образом, если какая-то система знаний и знаков выступает и как синтагматика, и как парадигматика, то в ней как бы накладываются друг на друга и пересекаются две группы генетических закономерностей и механизмов. Они, образно говоря, растаскивают ее в разные стороны, отслаивают в ней части, которые подчиняются либо одним, либо другим закономерностям, непрерывно борются друг с другом, пока в конце концов не разрывают систему на две, но лишь с тем, чтобы затем вся игра началась вновь и каждая из вновь образовавшихся систем опять выступала как единство и наложение этих двух функций — синтагматической и парадигматической.
Современная система мышления, представленная в множестве систем разных наук и обслуживающих их философских и методологических концепций, является результатом длинной и сложной истории подобных расщеплений и дифференциаций, а также противоборствующих им процессов объединения и интеграции разных систем друг с другом, осуществляющихся благодаря человеческой деятельности и заданным в ней нормативам, установкам и ценностям. И чтобы понять какую-либо определенную систему или ее происхождение и развитие, мы всегда и обязательно должны брать ее не саму по себе, а в окружении других систем знаний и знаков, с одной стороны, тех, которые являются ее реализациями, а с другой — тех, которые служат средствами ее собственного построения.
Еще один вопрос требует здесь специального обсуждения, как имеющий исключительное значение сам по себе и для целей терминологической работы в особенности. Это вопрос о возможностях представления развития систем знаний и знаков либо как естественно происходящих процессов, либо как процессов, производимых искусственно.
Различение естественного и искусственного теснейшим образом связано с различением деятельностного и недеятельностного, не совпадает с последним2. Рассматривая процессы деятельности или их развитие, мы можем оперировать понятием естественного в такой же мере и столь же оправданно, в какой мы пользуемся этим понятием при описании природных, физических, химических или каких-то иных процессов.
В основе понятия об искусственном лежит связь между нормой и ее реализацией. Если какой-то социальный объект создается деятельностью таким, что он полностью соответствует своему заранее данному образцу или норме, если мы берем этот объект лишь с тех сторон и в тех аспектах, которые совпадают с соответствующими сторонами и аспектами образца, то мы говорим, что этот объект создан искусственно или, проще, является искусственным. Если же объект, создаваемый какой-то деятельностью, отливается от образца или нормы, в соответствии с которыми он создавался, если он получился непохожим на образец или вообще не имел образца, то мы говорим, что этот объект возник естественно или, проще, является естественным объектом.
Из этого определения можно заметить, что средства деятельности и норма не совпадают друг с другом. Мы сознательно вводили определения естественного и искусственного на объектах, создаваемых деятельностью. Это позволяет нам утверждать, что в обоих случаях существовали средства создания объекта. Но это обстоятельство не влияет на характеристику объекта как естественного или как искусственного: он может быть как тем, так и другим. Основание для характеристики объекта как естественного или искусственного и соответствующей трактовки процесса его появления, повторяем, лежит в отношении этого объекта к образцу или норме. Наверное, можно сказать, что на материале структур и процессов деятельности мы выделяем еще одну функциональную структуру, задаваемую отношениями нормирования и реализации нормы, и характеризуем один из элементов этой системы — объект реализации — по отношению к другому элементу системы. Такова абстрактная схема, лежащая в основе этого различения. Она очень проста, если понята природа самого отношения нормирования-реализации. Но значение этой схемы исключительно велико. Достаточно сказать, что от нее зависит понимание исторических процессов, происходящих в любых социально-производственных и культурных системах, в том числе — в системах мышления, языка, науки, службы терминологии и т.д. и т.п.
Для полноты нужно отметить также, что анализ и описание подобных объектов, берем ли мы их в функционировании или в развитии, характеризуем процессы или «статические» структуры, связаны с совершенно особой логикой — логикой функциональных и функционально-морфологических систем. Выше мы уже несколько раз сталкивались с особенностями этой логики и еще не раз нам придется столкнуться с ними в дальнейшем, но всегда вызывает удивление необычный характер тех выводов и утверждений, которые нам приходится делать, чтобы правильно понять природу рассматриваемых объектов.
В частности, принципы этой логики заставляют нас разделять и противопоставлять друг другу, с одной стороны, процессы происхождения какой-либо сложной системы, когда вырабатываются и формируются его нормы, а с другой — процессы развития, когда нормы уже сложились, а сами объекты являются реализациями их. По сути дела грань, разделяющая происхождение и развитие, разделяет вместе с тем два объекта или два состояния в процессе развития социального целого, когда первое состояние предстает в виде объекта одного типа, а второе состояние — в виде объекта уже принципиально иного типа, включающего первый объект в виде ассимилированного и управляемого элемента. В подобных случаях с исключительной остротой встают вопросы определения полноты и целостности объекта изучения, ибо объект непрерывно превращается в качественно другое образование, из целого становится элементом целого, а вместе с тем теряет свои независимые законы и приобретает иные законы и механизмы жизни. В традиционных исторических исследованиях, будь то исследования по истории общества или исследования по истории науки, языка и т.п., до сих пор не разработаны методы анализа и описания процессов развития подобных объектов и их превращения в новые объекты. Отчасти это объясняется тем, что во всех этих исследованиях по сути дела совершенно игнорировались процессы сознательного анализа и проектирования различных объектов, предваряющие производство. Из-за этого никогда не удавалось понять и охватить непрерывный выход таких объектов «из себя» и «за себя», а вместе с тем — непрерывное объединение и слияние существенно разнородных явлений: идеально-духовных и материально-вещественных. Все это создает дополнительные трудности на пути анализа процессов развития научных знаний и складывающейся сейчас терминологической работы, ее целей, функций и форм организации.
Из сказанного выше следует, что при описании развития или функционирования систем науки или систем терминологии мы должны членить исторический процесс на два противопоставленных друг другу периода. В первом, когда существует как бы первый слой объекта, мы должны выделить такие ситуации разрывов, которые делают необходимым новое специальное нормирование преобразуемых или, соответственно, создаваемых нами объектов, затем проанализировать и описать процесс появления или выработки самих норм. Здесь тот, кто создает нормы, выступает как внешняя система по отношению к тому объекту, который нормируется, а сами нормы — как продукты деятельности этой внешней системы — выступают в качестве объектов, внешних для исходного объекта и лишь добавляемых к нему. Выше мы уже описывали подобные процессы как процедуры рефлексивной ассимиляции одних объектов и ситуаций деятельности другими деятельностями и, в конечном счете, другими системами объектов. Во втором периоде или отрезке исторического процесса мы должны начинать с уже сложившегося объекта, включающего в себя как норму, так и объект, служивший прообразом для нее. Это будет вместе с тем новая структура социальной деятельности, подчиняющаяся иным законам и механизмам развертывания, во всяком случае, если сравнивать их с законами и механизмами развития исходного объекта и исходной деятельности. Это объясняется в первую очередь тем, что во вновь сложившейся системе принципиальным образом меняются роль и значение нормы. Если на первом этапе она лишь создавалась и при этом выводилась из объекта, то на втором этапе начинается процесс ее реализации; объект, который она нормирует, как бы насильственно подгоняется под саму норму, а благодаря этому изменения этого объекта перестают быть естественными, имманентными, становятся искусственными, производимыми извне. Одновременно благодаря объединению нормы и ее реализаций в один объект появляется целое, которого раньше не было, и теперь естественно развивается дальше лишь оно. В более сложных случаях исходный объект не теряет целиком своих внутренних сил и внутренних процессов развития, они продолжаются в нем, но норма все равно оказывает свое влияние, она как бы накладывается на этот процесс и начинает им управлять.
С точки зрения этой схемы мы и должны характеризовать терминологическую работу, ее цели, функции и нормы организации.
1 См., в частности: В.М.Розин. Семиотический анализ знаковых средств математики, «Педагогика и логика»; «Исследование мышления детей», сб. «Проблемы исследования структуры науки».
2 См.: «Естественное и искусственное», «Обучение и развитие», стр. 105-117.
91. Эта тема подробно разобрана нами в статье «Универсалии» (стр. 50-84), и поэтому в начале данного раздела мы коротко, без всякой аргументации повторяем основные положения ее, а затем переходим к обсуждению более узкого вопроса, касающегося множественности возможных предметов языковедческого исследования; здесь наш анализ, остающийся столь же кратким и схематическим, опирается на положения, сформулированные в разделе «Норма и реализация. Форма и материал».
92. См., в частности: В.М.Розин. Семиотический анализ знаковых средств математики, «Педагогика и логика»; «Исследование мышления детей», сб. «Проблемы исследования структуры науки».
